Однако за нами никто не следит. В этот послеобеденный час вокруг тихо и безлюдно. По шоссе мимо нас время от времени проносятся машины, и никто на нас из их окошка не смотрит.
Мэри курит, прислонившись к дереву в глядя на шоссе.
— Неужели вы никогда не думаете о судьбе тех людей, которых вербуете?
— Думаю, конечно, но лишь настолько, насколько этого требует выполнение задания.
— Значит, не думаете.
— А зачем вы связались с нашей организацией, если вы так серьёзно задумываетесь над судьбами людей?
— Я не связывалась. Меня заставили…
— Неужели?
— Да, именно заставили…
— Каким же образом?
— А всё тем же — традиционным; предложив мне выход из безнадёжного положения. Выведут из безнадёжного положения, чтобы человек оказался в ещё более безнадёжном положении…
— Всё зависит от степени безнадёжности, — замечаю я примирительно. — Разве одно было не тяжелее другого?
— Не знаю… Я их на весах не взвешивала… Я окончила школу с отличием, но это мне помогло не больше, чем старый номер «Таймс»: единственным местом, которое нашлось для меня, было жалкое место продавщицы в обувном магазине… И вот однажды появился какой-то тип вроде вас — вы ведь все на одну колодку — и спросил: «Вы отлично закончили школу. Нет ли у вас желания продолжить обучение?» «А откуда мне взять деньги, чтобы удовлетворить это желание?» — спрашиваю. «Мы вам дадим, — говорит. — Лишь бы вы согласились обучаться нужной нам специальности». «А что за специальность? — спрашиваю. — Обезвреживать атомные бомбы или прыгать с парашютом?» «Нет, не такое опасное, — говорит. — Славянские языки. Например, болгарский». Я не знала, где эта Болгария, а он хотел, чтобы я изучала болгарский.
— Но вы всё-таки согласились.
— Согласилась… Чтобы продолжить образование… И чтобы вырваться из этой тёмной лавки, где были две неоновые лампы и двести пар немодных туфель… И из-за обещания, что получу место получше, когда закончу учёбу.
— Так оно и вышло…
— Ну да. Ваша организация всегда выполняет свои обещания, если это ей выгодно.
Я мог бы кое-что сказать по этому вопросу, но, взглянув на часы, вижу, что время для пустых разговоров истекло.
— Поехали.
Когда мы выезжаем на шоссе, вокруг всё так же безлюдно и спокойно.
— Не гоните машину и не оглядывайтесь, следите только за рулём. Остальное предоставьте мне.
Мы едем в полном молчании, сворачиваем опять на другую дорогу и вскоре останавливаемся почти на том же самом месте, где останавливалась недавно элегантная «альфа-ромео». За кустами машину с шоссе почти не видно. А если кто-то появится с другой стороны, то мы его увидим издалека.
Я снова достаю одеяло и расстилаю его. Мэри устраивается на одеяле под деревьями и снова погружается в свою апатию. Не знаю, сидела бы она в такой же апатии, если бы знала, что случилось здесь три дня назад и кто были герои того памятного вечера…
Со стороны невидимого нам шоссе иногда слышится далёкий шум проносящихся машин. Но я пытаюсь уловить другой шум… Наконец раздаётся рокот мотоцикла.
Вот и мотоцикл выскакивает из-за кустов, и я с облегчением вижу, что на нём сидят двое. Через минуту лохматый останавливает своё заляпанное грязью средство передвижения в двух метрах от нашей машины. Молодой человек, который слезает вместе с ним с мотоцикла и вправду красив, только чуть выше, чем хотелось бы, и с не слишком выразительным лицом, но зато умным взглядом.
— Скажи ему, чтобы сел вон там, — говорю я лохматому.
Тот что-то говорит приятелю, и Боян идёт к деревьям, где сидит секретарша. На лице Мэри появляется подобие улыбки, и она предлагает ему сесть рядом с ней.
— А мы с тобой посмотрим, что там с мотором, — говорю я, поднимая капот.
— Я в машинах ничего не понимаю.
— Я тоже не понимаю, но будем делать вид, что понимаем. Не исключено, что кто-нибудь за нами приглядывает…
Мы делаем вид, что копаемся в моторе или курим, однако я смотрю не на мотор, а на окружающий пейзаж, и на душе у меня тревожно. Именно в эту минуту, когда Боян вступает в операцию, она может быть сорвана…
Самый опасный момент. Установление контакта. Провал обычно случается в такой момент. Поэтому я так продумал всю операцию, чтобы наш контакт был однократным.
Время от времени я бросаю взгляд и на тех двоих под деревьями. Хорошо бы, они закончили разговор как можно скорее. Но когда разговор ведёт женщина — он не может быть коротким. Надеюсь, что она, по крайней мере, не начала рассказывать ему свою биографию.
— Мой человек в огонь полезет ради вас, если понадобится, — успокаивает меня лохматый, очевидно, заметив мой обеспокоенный взгляд, брошенный на его приятеля.
— А к чему лезть в огонь? — возражаю я. — Мне не пожарные нужны, а люди, способные соображать.
— Соображает он недурно… К тому же нем как могила… — продолжает он нахваливать своего дружка, точно лошадь продаёт. — А вы захватили мою долю или надо будет зайти в посольство?
— Сколько можно тебе говорить, тебе в посольстве делать нечего. Не смей ни приходить туда, ни звонить по телефону. Если потребуется, мы сами тебя найдём. Что касается твоей доли…
Я открываю дверцу машины, достаю из кармана плаща упаковку морфия и протягиваю ему.
По странному совпадению, в эту же минуту Мэри, как бы повторяя мой жест, опускает руку в свою сумку.
Чуть позже оба приятеля уносятся на мотоцикле туда, откуда приехали.
Я опускаю капот, складываю одеяло, и мы тоже отправляемся в путь, только в другую сторону.